О положении дел в Заречном рассказывает зав.отделением по профилактике и борьбе с ВИЧ-инфекцией МСЧ-32 М.А.Аганин.
– Марк Анатольевич, эпидемический порог ВИЧ-инфекции — 1%, а в Заречном — уже 1, 34% ВИЧ-инфицированных. Насколько все плохо?
– Катастрофа — понятие эмоциональное, а эпидемия — медицинское. Эпидемия у нас действительно существует. Но все относительно: вот в Центральной Африке — катастрофа, там ВИЧ-инфекцией поражено 20-30% населения. Но и у нас положение серьезное: на учете стоит 401 человек, умножьте на 4 (коэффициент латентности) — получится 1600. Выйдите на улицу, отсчитайте каждого 18-го: по статистике он будет ВИЧ-положительным. Это и мамы с колясками, и алкоголики, и благополучные люди…
Средний возраст ВИЧ-инфицированных в Заречном — 31 год: взрослые люди! Подростков до 18 лет на учете у нас нет, дети — только те, кто родился от больных родителей, самому старшему — 7 лет. Молодых людей 21-23 лет мало (это те, кто заразился недавно). Зато 33-35 лет — сколько угодно. Дело не в том, что молодые заражаются меньше: цифры говорят о выявленных случаях, а людей более старшего возраста больше беспокоит здоровье, они обращаются к врачам — и их заболевание выявляется. Сейчас мы выявляем, в основном, тех, кто заразился в конце 90-х — начале 2000-х, и тех, кто заразился от них. А молодой наркопотребитель к врачу не пойдет.
– Можете нарисовать портрет ВИЧ-инфицированного зареченца?
– У нас два портрета. Один — социально благополучный: совершенно типичный, ничем не отличающийся от других человек, чаще — мужчина старше 30 лет, работающий, имеющий семью или постоянного полового партнера, детей. И второй — его противоположность, социально неблагополучный: как правило, употребляющий либо наркотики (постоянно или эпизодически), либо алкоголь, либо — и то, и другое.
– А портрет тех, кто умер от СПИДа?
– Вот тут можно составить совершенно четкий портрет. До стадии СПИДа можно дойти, только если ВИЧ не лечить. Поэтому социально благополучные пациенты до стадии СПИДа не доходят никогда. Социально неблагополучные — практически все.
Картина чаще всего одинакова. Человек относительно неплохо себя чувствует, и вдруг резко у него все становится плохо: он сильно худеет и слабеет, воспаляются лимфоузлы, начинает что-то болеть, пропадает аппетит, поднимается температура… И тут его либо приводит к нам мама (потому что сам он к нам не идет), либо нас вызывают на дом (потому что пациенту очень плохо), либо его привозит «скорая». Ему становится все хуже, отказывают органы и системы, и сделать с этим, как правило, ничего уже нельзя: даже если экстренно назначить противовирусную терапию — она не успеет подействовать. Часто молниеносно, буквально за две-три недели, развивается туберкулез. Наблюдал я и случаи, когда пациенты, оставшиеся дома, продолжают колоться наркотиками до тех пор, пока руки поднимаются — в буквальном смысле… В итоге человек просто погибает — от сердечной или печеночной недостаточности, от туберкулеза… На все про все уходит не больше месяца.
Причем очень часто родственники и друзья таких пациентов не знают, что происходит. Они не знают, что он употребляет или раньше употреблял наркотики. Не знают, чем он болен. Не знают, что он не лечился, потому что не хотел. Они видят, что ему стало плохо — но не знают, что уже не помочь, время упущено. Виноватыми оказываемся мы, медики: начинаются жалобы, звонки, угрозы… А я не могу ответить: господа, если б вы знали…
– Вы даже родственникам, родителям не говорите?
– Нет, конечно — без согласия пациента как я могу?! Среди 84 умерших зареченцев есть те, чьи родственники не знают до сих пор, от чего они умерли. По закону родителям мы должны сообщать ВИЧ-положительный статус ребенка лишь пока ему меньше 15 лет. Мы даже в официальных свидетельствах о смерти не всегда пишем диагноз «ВИЧ-инфекция» — если не уверены, что больной дал на это согласие. Я связан медицинской тайной, я не могу даже сказать близким пациента, что он умрет через две недели и ничего с этим уже не сделать.
– Последние годы активно идет пропаганда проверки своего ВИЧ-статуса. На первой акции по анонимному обследованию два года назад за экспресс-тестом обратилось только 39 человек, на прошлой неделе на обследовании в одном только БПК — 139. Это отражается на ситуации?
– На ситуации с выявлением — конечно: здесь, как и со всеми другими болезнями, чем раньше выявим — тем больше поможем. Тем более, сегодня мы обладаем весьма мощным оружием против ВИЧ-инфекции в виде терапии, которая позволяет продлить жизнь человека на неопределенно долгий срок и сделать качество его жизни равным качеству жизни здорового человека.
– На самом деле — равным?
– На самом деле. Правда, мы не умеем пока полностью излечить ВИЧ — но, думаю, это вопрос времени. Если мы коэффициент латентности снизим хотя бы до 3, а лучше — до 2, это было бы здорово!
Вообще у нас есть даже план обследования населения на ВИЧ-инфекцию, мы его из года в годы выполняем: обследуем 15% всех зареченцев, это порядка 4-5 тысяч. Акции по анонимному экспресс-тестированию — это плюс к 15%, но плюс очень небольшой. Их смысл — не столь медицинский, сколь социальный: привлечение внимания к проблеме. Как правило, на экспресс-тестах подавляющее большинство результатов — отрицательное. Но у людей что-то в головах откладывается. Не зря же к брошюрке о ВИЧ прикрепляется презерватив: это — символ, о котором в нужный момент человек вспомнит. Молодым тема ВИЧ интересна и страшна, это и толкает их к действию, к проверке своего ВИЧ-статуса: и нервы пощекотать, и на всякий случай — провериться.
– А у взрослых меняется отношение к ВИЧ?
– К сожалению, нет. Например, мы совместно с Центром семьи проводим занятия по вопросам ВИЧ-инфекции и по правилам безопасного поведения в условиях эпидемии. По учебным заведениям работаем довольно активно: в прошлом учебном году, например, я провел не один десяток занятий. А вот на предприятиях это непопулярно: взрослые люди считают, что их это не касается. Я обращался за помощью к зам.главы Администрации Е.В.Ганеевой, она разослала на предприятия письма с предложением — но к нам обратились только ИРМ и БАЭС-2. По сравнению со школами это ничто — но после занятий к нам с обоих предприятий люди приходили тестироваться! Остальные, видимо, считают, что это их не касается. Хотя на самом деле это не так: я знаю много историй заболеваний и могу со всей ответственностью заявить: это касается всех.
У подавляющего большинства взрослых людей остались старые стереотипы: «СПИД — чума ХХ века», «болезнь наркоманов и проституток», «от него умирают». Перед болезнью есть лишь страх, отрицание и неизвестность. И когда ВИЧ выявляется у взрослых — в 45 лет, в 50, в 60 — они встречают это полным отрицанием. Потом начинается депрессия, тяжелые эмоциональные расстройства, долгий период адаптации… Молодые тоже воспринимают ситуацию тяжело — но они лучше информированы, и поэтому лучше приспосабливаются.
– А самим ВИЧ-инфицированным как живется?
– Те, кто с этой инфекцией живет не первый год, видят, что ничего страшного не происходит: гром не грянул, они мгновенно не умерли, как боялись. Живут, работают, женятся, выходят замуж… Свыкаются, перестают уделять болезни преувеличенное внимание.
А вот что касается восприятия их окружающими — тут все сложно… Их боятся, отвергают. Боятся здороваться за руку, пользоваться общей посудой… Это связано и с теми же стереотипами, и с недостатком информации о том, как можно заразиться. И я не вижу, чтобы ситуация менялась.
На сегодняшний день ВИЧ-инфекция перешла из группы смертельных заболеваний в разряд хронических, многие пациенты это понимают. Я часто привожу аналогию с сахарным диабетом: больной диабетом должен ежедневно и всю жизнь принимать инсулин, тогда он проживет до старости, хотя инсулин его полностю не вылечит. В противном же случае он погибнет. Так же и у нас, только вместо инсулина таблетки.
– Действительно ли анализы на ВИЧ конфиденциальны и анонимны?
– Анонимно — значит, вы сдаете анализ под номером, мы не знаем вашего имени. Я не сторонник анонимного обследования: сама по себе голая информация о ВИЧ-статусе не даст возможности полноценно помочь пациенту. Он после анализа может потеряться, забыть, не прийти. Однако у нас при желании можно обследоваться и анонимно.
Что касается конфиденциальности — та цепочка, через которую проходит анализ, связана юридически медицинской тайной. В цепочке — всего два звена: мы и лаборатория. На моей памяти (я работаю здесь с весны 2010г.) жалоб на разглашение диагноза у нас не было.
